В августе 1916 года 1-я Сербская добровольческая дивизия была направлена в составе русского корпуса генерала Зайончковского на добруджанский фронт. В кровопролитных боях с частями болгарской и турецкой армий, выступавших на стороне Германии, она вскоре потеряла свыше половины своего личного состава.

Глубокой осенью дивизия возвращалась из Добруджи. Непрестанно лили дожди, дули холодные ветры. Повозки с больными и ранеными, увязая в грязи, медленно продвигались по разбитым бессарабским дорогам. Раздобыв где-то верховую лошаденку, Сердич предавался под ее унылый, нередко спотыкающийся шаг тоскливым думам и мрачным воспоминаниям.

Бывал он в походах с Гродненским кавалерийским полком, где раньше служил, но разве можно сравнить те походы с позорной и страшной бойней на Добрудже?! Правда, солдаты дрались храбро. Ведь им внушали, что они сражаются за раскрепощение Сербии, за свободу Хорватии и Словении, за освобождение югославян от австро-венгерского ига!..

А офицеры? Большинство их пряталось за спинами солдат. Помня о солдатских бунтах и непокорности, боясь мщения со стороны солдат, некоторые офицеры при ухудшении боевой обстановки бросали свои части, оставляли подразделения перед лицом неприятеля без управления.

Много воинов погибло, много тогда пропало без вести. Из 4-го полка, в котором служил Сердич, вряд ли сохранилось несколько сот человек. В его взводе осталось 10 солдат.

В Одессе уцелевшие сербы-добровольцы были встречены как герои... А что толку было для Сербии, для юго-славян, для самой России от этого бессмысленного геройства? Сердич наивно полагал, что за добруджанский позор кто-то ответит. Но не заметно было, чтобы с кого-то за это собирались взыскивать.

Наоборот, в Одессе офицеры занялись банкетами, попойками, на которых произносились хвастливые тосты и речи.

Командира дивизии полковника Хаджича стали величать «героем Добруджи», тогда как под командованием этого «героя» из 20 тысяч уцелело немногим больше 7 тысяч человек.

Большое недоумение вызвал среди солдат начавшийся набор во 2-ю Сербскую добровольческую дивизию. Далее последовал приказ о преобразовании двух дивизий в корпус. С острова Корфу прибыл личный адъютант сербского короля Петра генерал Михайло Живкович, принявший на себя командование корпусом.

Унтер-офицер Сердич, подчиняясь приказу начальства, приступил к восстановлению своего взвода. К счастью для молодого Сердича, его интересы не замкнулись делами полка. Спустя несколько дней после возвращения в Одессу он встретил на улице Никому Груловича, с забинтованной рукой, только что вышедшего из лазарета.

Теперь было о чем потолковать Сердичу с этим осведомленным и зрело мыслящим человеком. Добруджанское поражение на многое открыло Сердичу глаза. С первых же слов он не стал скрывать от Груловича своих антипатий к кровопролитной войне, к предательскому, подлому, трусливому поведению реакционного офицерства. Грулович, удовлетворенный ростом политического сознания молодого приятеля, стал посвящать его в новости более широкого значения. Он рассказал Сердичу, что на фабриках и заводах России участились забастовки, что известны случаи, когда русские солдаты отказываются воевать.

Взволновал Сердича рассказ о том, что во второй дивизии взбунтовались 27 солдат-хорватов, заявивших о нежелании служить в армии. Солдаты потребовали отмены телесных наказаний. От Груловича Сердич услышал о капитане Вилко Марионе. Смелый воин написал командованию письмо, в котором отказывался от присяги сербскому королю Петру. Свой отказ он мотивировал тем, что ему по душе не «великая Сербия» и не «великие» Хорватия и Словения, а только объединен пая демократическая Югославия. Капитан Марион заявил начальству, что больше не желает участвовать в бессмысленной и преступной войне.

Мариона собирались судить в корпусе. Говорили об офицерском суде. Но потом «мятежного» офицера-хорвата передали русскому командованию, и оно без долгих раздумий сослало его в Сибирь.

Полагая, что бунтарские настроения в корпусе возникают из-за национальной амбиции сербов, хорватов и словенцев, командование пришло к наивному выводу, что перемена названия, корпуса принесет успокоение.

И начались споры вокруг того, как назвать корпус: сербский, сербско-хорватско-словенский или югославянский?

Эти пустые споры не очень занимали Данила Сердича. Прохладнее стал относиться он и к самой службе в корпусе. Теперь удерживали его здесь только привычка к службе и к ее дисциплине, да еще неясность — как построить жизнь в будущем? Он совсем затосковал, когда Груловича вдруг перевели в штаб корпуса связистом. Сердичу было приятно и дорого общение с этим человеком. Но уходя, Грулович сказал, что лучше сейчас им находиться в разных местах.

В эти дни одиночества Сердич познакомился с девушкой — медсестрой Антониной Шаповаловой. Молодые люди подружились, полюбили друг друга, решили соединить свои судьбы. Но последующие события разлучили их на довольно длительное время.

Наступил 1917-й год. Однажды январским вечером пришли к Сердичу Грулович с унтер-офицером Максимом Чанаком. Втроем вышли на улицу. И тут Грулович тихо и доверительно сообщил о том, что в Петрограде, как видно, назревают серьезные события. И еще тише сказал, что вчера командование корпуса получило телеграмму из главной ставки царских войск о приведении частей в состояние боевой готовности. В телеграмме указывалось, что в случае надобности 1-ю дивизию следует направить на Петроград, а 2-ю — на Москву для подавления возможных беспорядков. Время отправления дивизий — между 10 января и 10 февраля...

Заговорил Чанак, до сих нор угрюмо молчавший:

—    Не заставили бы нас стрелять в русских рабочих и солдат... Этого допустить нельзя. Твое мнение, Сердич?

—    Ни в коем случае допустить нельзя! — с силой сказал Сердич.