Когда телеграмму составили, встал вопрос – кому сдать ее на телеграф. Свириденко, как должностное лицо, идти, конечно, не мог. Голубков стал колебаться, а присутствовавшие при этом Самсонов, Сушкин, Лопата и еще кто-то из бодайбинцев стали собираться «по домам», по-видимому боясь рассориться с Галкиным. Я посмотрел на Слюсаренко, а он на меня. «Пойдем,– говорю,– Федос, по-видимому, нам с тобой нужно идти». И мы пошли на телеграф, он был близко.

С нами пошел было и Баташев, но я и Слюсаренко запротестовали и предложили ему вернуться на конспиративную квартиру, так как на почте нас всех могли арестовать и тогда Баташев мог провалиться и не выполнить того, что на него было возложено ЦБ.

Было уже около 8 часов, когда мы шли по сонным улицам этой небольшой деревни, называемой городом Бодайбо. На улицах – никого, даже полицейских не видно. Двери почты оказались заперты, а на окнах были ставни. Так как на стук в дверь никто не отзывался, то Слюсаренко легонько постучал в окно. Это подействовало: за окном в комнате вспыхнула спичка и появился свет. Из-за двери мы услышали грубоватый оклик: «Кто стучит?» Я говорю: «Отоприте, примите от нас телеграмму».– «Рано еще, приходите в 9 часов»,– последовал ответ.

Я говорю: «Не кричите, пожалуйста, мы приехали с приисков, нам нужно срочно послать в центр телеграммы».– «Ну, так бы и говорили, что с приисков»,– раздался из-за двери уже спокойный голос. Как потом оказалось, это был начальник конторы Булатов.

Мы вошли в помещение. Человек, принявший нас, был в одном белье и дрожал от холода. «Заходите, заходите. У меня вечером был стражник от Галкина и предупредил, чтобы я никаких телеграмм не принимал с приисков,– сказал Булатов,– поэтому мы сейчас не будем зажигать в конторе свет, а пойдем ко мне в комнату».

Пошли. В комнате Булатов зажег свечку и стал читать телеграмму. Быстро просмотрев ее, Булатов не стал будить телеграфиста, который спал здесь рядом, а сам сел к аппарату. Даже деньги вперед не взял, только мимоходом спросил: «Деньги есть?». Скоро Булатов вызвал Витим и оттуда получил разрешение на передачу телеграммы. «Что у тебя за пожар?» – спрашивал телеграфист из Витима. «Примешь – узнаешь. Только скорее давай по линии»,– просил Булатов и стал передавать нашу телеграмму.

Так, первая телеграмма ленских рабочих о злодействе самодержавного строя полетела в широкий мир по правительственным проводам. После оказалось, что эта телеграмма была доставлена и в Иркутск, и в Питер по назначению в очень короткий срок. Это говорило о том, что друзья у ленских горняков были всюду. Были они и в почтовом ведомстве, что говорило о том, что настают новые времена.

Расплатившись за посылку телеграммы, мы ушли. Довольные, что выполнили свою миссию, пошли к Свириденко пить чай.

Мы вовремя убрались. Утром того же дня в помещении почтовой конторы исправник поставил полицейский пост, и посылка телеграмм Центрального бюро после этого стала затруднительной.

8 апреля, когда Баташеву надо было послать в Питер телеграмму, ему пришлось отправлять ее уже через Воронцовку (пароходный затон), куда надо было ехать на лошадях за 200 с лишним километров. Но впоследствии, через несколько дней, дело «утряслось»: Булатов и его подчиненные, несмотря на присутствие в помещении почты постового казака, продолжали принимать наши телеграммы и пересылать их по назначению, а получаемые в Бодайбо телеграммы передавать нам.

А сделано это было так: Булатов запасной аппарат Морзе поставил в своей комнате, которая находилась в конце коридора.