Часть третья
1
С самого утра без умолку рыдали колокола на Софийском соборе. По приезде в Киев Петр заказал панихиду. Колокольный звон разбудил его, и он тотчас вспомнил, что больше нет генерал-адмирала Головина... Петр не дождался постельничего Гаврилу Головкина, сам торопливо оделся в повседневный мундир, достал бумагу, перо, да так и не умывшись сел писать Апраксину.
«Ежели сие письмо вас застанет на Москве, то не извольте ездить на Воронеж; будешь на Воронеже, изволь ехать в Москву, ибо, хотя б никогда сего я вам не желал писать, однако воля всемогущего на то нас понудила, ибо сей недели господин адмирал и друг наш от сего света отсечен смертию в Глухове; того ради извольте, которые приказы (кроме Посольского) он ведал, присмотреть, и деньги и прочие вещи запечатать до указу. Сие возвещает печали исполненный Петр».
В дверях за это время стали Гаврила Головкин и Меншиков, не смея ступить за порог, не смея мешать.
— Отправь это в Москву! — не поворачиваясь, убитым голосом приказал Петр Меншикову.— Отныне генерал-адмиралом станет Федор Матвеевич...
Головкин и Меншиков подошли к столу.
— Не умывался? Я сейчас! — встрепенулся Головкин.
— Полно, Гаврило Романович! Мне уж не двенадцать годов, ныне не потешные полки водить приходится, а тебе уже не пристало в постельничих ходить.— Петр оторвал ладони от лица, глядел на приближенного с детства человека.— Отныне повелеваю тебе отправляться на Москву и ведать исправно Посольским приказом! Шафиров тебе во вспоможении будет.
— Петр Алексеевич...
Петр поднялся. Навис над ними.
— Отныне принужден оторвать тебя от себя дела великого для! Отныне ты токмо останешься со мной,— посмотрел на Меншикова.— И да поможет нам бог...
Он схватил со стола шляпу и торопливо вышел на двор, где ожидал легкий возок, отвезший его в церковь. Дорогой он не видел летней красы города. Ни Днепр, засипевший в низине, под кручей берега, ни знаменитые холмы — колыбель Руси, ни золото куполов под ослепительным солнцем — ничто не могло вывести Петра из христиански умиротворенного, почти тоскливого расположения духа, что случалось с ним очень редко. Однако его раздумья о бренности бытия вытеснились заботами, а колокольный звон уступал место грому пушек того грядущего сраженья, места и времени которого еще никто в мире не знал, но ожиданьем которого жила Европа, Карл, Россия и Петр. Из головы не выходили в эти последние дни секретные сведения, доставленные ему сюда, в Киев, и они, эти сведения о шведских войсках, сейчас снова всплывали в сознании:
«В Саксонии при Карлушке 24 тысячи с лишком конницы. Пехоты — 20 тысяч. В Лифляндии у Левенгаупта с 16 тысяч. В Финляндии у Любекера больше 14 тысяч еще... Все откормлены, одеты, оружны и готовы пойти на зов этого смелого бродяги...»
...Толпа нищих расступилась под окриками, и Петр, как по живому коридору, пахнущему кислятиной и паршой отрепьев, вошел в блестящее лоно древнего собора. Там, в его битком набитой душной пещере, тотчас образовался коридор от входа до царских дверей. На клиросе уже пел хор, но в голове Петра вместе с тоскливыми мыслями о кончине Головина теснились расчеты и соотношения сил врага и его армии, и всякий раз, когда Петр раскидывал в сознании эти силы — пехоту, артиллерию, драгунские полки, он постоянно учитывал армию Шереметева, двигавшуюся к западным границам после подавления астраханского бунта. Эта армия — казалось ему — как полк Воброка в Куликовской битве, оставалась его надеждой на дополнительный и, быть может, решающий удар...
— Мин херц! А мин херц! — услышал он знакомый шепот Меншикова. Оглянулся — на светлейшем лица нет.
— Чего тебе? — буркнул Петр, въедаясь в глаза светлейшего князя, будто ожидая весть о новой кончине близкого человека.
— Худые вести, мин херц...
Петр резко повернулся, оттолкнул его и устремился к выходу. Меншиков ссутулился и, шевеля широкими, мужицкими лопатками под тонким сукном голубого мундира, спешил за ним. У дверей сначала обалдели, а затем песком рассыпались нищие.
— Говори!— обернулся Петр, сжав губы так, что ямка на небритом подбородке побелела.
— Мин херц...— Меншиков настороженно обернулся, искоса глянул на царя.— Армия Шереметева... Прискакал гонец с письмом... Вся, как есть, на Дону...
— Что?!—рявкнул Петр, откинув шляпу и обеими руками вцепившись в мундир князя, в его алую ленту.— Говори!
— ...разбежалась...
