30 мая 1928 г. советская общественность отметила десятилетие пребывания Г. В. Чичерина на посту наркома иностранных дел.
«Правда» подчеркивала, что неутомимая деятельность наркома Г. В. Чичерина является «неотъемлемой частью истории борьбы нашего Советского Союза с империалистическим окружением».
Чичерин получил множество поздравительных писем и телеграмм от различных организаций и отдельных лиц. В их числе был и Максим Горький, только что вернувшийся из Италии. Пришло письмо из Ленинграда от старого университетского друга, который много лет назад помог Георгию Васильевичу сблизиться с революционными кругами Петербурга. Профессор Нарбут писал: «Высоко держа знамя Советского Союза, Вы с честью перед всем культурным миром доказали мощь первого мирового пролетарского государства. Ваши заслуги оценит история еще с большей славой для страны».
Отвечая на эти поздравления, Георгий Васильевич с присущей ему скромностью говорил: «...все это празднование было устроено вопреки моим самым настоятельным просьбам, ибо я признаю только юбилеи учреждений, а не юбилеи лиц. Я нахожу, что есть нечто глубоко неправильное в подобных празднованиях отдельных людей».
В 1928 г. состояние здоровья Георгия Васильевича снова ухудшилось. Врачи настоятельно рекомендовали ему сократить рабочее время, которое по-прежнему намного превышало разумные пределы. Он отказывался следовать их советам, ссылаясь на то, что «нарком иностранных дел есть политическая позиция и нельзя работать меньше, чем это политически требуется».
В августе Чичерину пришлось подчиниться врачам и лечь на три недели в Кремлевскую больницу.
4 сентября 1928 г. его опять отправляют лечиться за границу.
На датском пароходе «Хадсунд» Георгий Васильевич 9 сентября прибыл в Германию. Там он узнал о смерти германского посла в Москве Брокдорфа-Ранцау, активного сторонника сближения его страны с Советским Союзом.
За день до смерти посла его брат Эрнест Ранцау сообщал Чичерину: «Сегодня в полдень меня вызвал к себе прикованный к постели посол проф. Брокдорф-Ранцау и поручил передать Вам, г. Народный Комиссар, и г. Литвинову следующее:
Из высказываний врачей он знает, что его кончина может наступить с часу на час.
Перед лицом смерти он поручил мне заявить обоим господам, что достижение желанной цели, к которой он стремился в течение последних шести лет проводимой им политики, он рассматривал как дело своей жизни.
Он благодарит обоих гг. Комиссаров, в особенности Вас, за доверие и сотрудничество, которое он неизменно находил в Вас в течение ряда лет.
Его последняя и твердая надежда состоит в том, что германский и русский народы совместными усилиями достигнут цели, которой он добивался».
Георгий Васильевич познакомился с Брокдорфом-Ранцау еще в 1922 г., когда после Генуэзской конференции отдыхал и лечился в Германии. За шесть лет пребывания Брокдорфа-Ранцау на посту германского посла в Москве Чичерин часто встречался с ним и высоко ценил его усилия по развитию дружественных отношений между Германией и СССР. Смерть Брокдорфа была несомненной утратой для тех, кто искренне стремился к налаживанию отношений дружбы двух государств.
Несколько дней Чичерин провел в берлинской клинике профессора Клемперера, а затем до весны 1929 г. находился в санатории Грюневальд под Берлином. «Никогда за последние поездки за границу мне не было так плохо»,— сообщал он своему другу Л. М. Карахану в октябре 1928 г.
В апреле 1929 г. Георгий Васильевич переехал в Висбаден. Здесь он находился под наблюдением доктора Жерона, а также приезжавших к нему профессора Ферстера и московского врача Л. Левина. Вскоре Чичерин написал Карахану: «Объективно, спокойно, критически ясно — состояние очень тяжелое. Расстояние между моим состоянием в Висбадене в 1927 г. и теперь — громадное в худшую сторону».
Поначалу Георгий Васильевич возлагал большие надежды на Висбаден. Однако шли месяцы, наступила осень 1929 г., а результаты лечения были незначительными. Диабетический полиневрит прогрессировал, и одно время была даже угроза паралича. Все это угнетало Георгия Васильевича. Он чаще и чаще склоняется к мысли оставить работу и убедить Москву в неизбежности такого решения. «Мое освобождение от должности наркома необходимо»,— писал он неоднократно в Москву.
В записи беседы с министром иностранных дел Германии от 3 августа 1929 г. советский полпред в Берлине Крестинский отмечал: «...Штреземан коснулся еще вопроса о здоровье Георгия Васильевича... Я сказал, что выздоровление Георгия Васильевича идет не таким быстрым темпом, как мы это раньше думали. В этом отношении более правым оказался сам Чичерин, относившийся к своей болезни и к темпу лечения менее оптимистично... Я надеюсь, однако, что т. Чичерин сравнительно скоро закончит лечение в Висбадене и после краткого нахкура поедет в СССР. Штреземан спросил, вернется ли т. Чичерин к работе в качестве наркома или нет. Я ответил, что хотя у самого Чичерина ввиду упорного сопротивления болезни иногда появляется желание уйти от своего поста, но это не имеется в виду, и он, вероятно, скоро вернется к работе. Штреземан сказал, что, по его мнению, возвращение к работе в данном случае, когда основной болезнью является болезнь нервная, может даже способствовать скорейшему выздоровлению, ибо работа отвлечет мысли больного от его болезни».
Недруги нашей страны распустили слух, будто Чичерина изгнали из Москвы. Приходилось опровергать и эту гнусную клевету.
Продолжительная болезнь Чичерина вызывала беспокойство советских людей. В связи с поступавшими запросами о состоянии здоровья Георгия Васильевича газета «Известия» опубликовала 22 октября 1929 г. следующее сообщение лечивших его врачей: «Народный комиссар по иностранным делам тов. Г. В. Чичерин захворал в 1925 г. диабетом (сахарной болезнью). Несмотря на тяжелое течение, которое с первых месяцев приняла болезнь, тов. Чичерин продолжал по своему настойчивому желанию свою чрезвычайно тяжелую и напряженную работу и имел возможность проводить соответствующий режим и лечение только в те месяцы, когда он по требованию врачей уезжал в отпуск за границу. К этому присоединилось несколько инфекций, перенесенных за последние 3 года (тяжелая ревматическая инфекция, ангина и грипп, осложнившийся воспалением легких). Результатом всего этого осенью 1928 г. является новое осложнение — полиневрит (множественное воспаление нервов).
По единогласному заключению... врачей, достигнутое продолжительным лечением улучшение не настолько еще значительно, чтобы можно было уже в настоящее время без риска обострить основное заболевание (диабетический полиневрит) предпринять обратное путешествие в Москву и оставить Висбаден, где больному обеспечены наилучшие условия для лечения и возможность дальнейшего пользования горячими минеральными источниками. Можно, однако, надеяться, что при дальнейшем прогрессировании достигнутого уже улучшения через некоторое время будет поднят вопрос о возвращении тов. Чичерина в СССР».
С декабря 1929 г. Чичерин начал готовиться к отъезду в Москву, намеченному на начало января 1930 г. Он сообщил в Наркоминдел свой маршрут (Висбаден — Франкфурт-на-Майне — Лейпциг — Катовицы — Варшава — Столбцы) и просил предупредить полпредства в Берлине и Варшаве, что во время пути он не может встречаться и беседовать с иностранцами. «Войду в вагон в Висбадене и буду лежать до Столбцов. Носилки в Столбцах, носилки и карета скорой помощи в Москве»,— писал он в НКИД перед отъездом на Родину.
В начале января 1930 г. Георгий Васильевич выехал в Советский Союз с твердым намерением уйти на пенсию. 19 января он написал брату: «Я совсем не выздоровел, но нельзя было сидеть без конца за границей».
Спустя три месяца он снова пишет брату: «...я вообще абсолютно никого не вижу, ни с кем не переписываюсь, никаких сношений ни с кем не имею, никаких дел не делаю, никому ничем помочь не могу, абсолютно изолирован, физическое состояние и нервное тяжелы, полиневрит все более мучителен...» Главным его занятием в тот период были книги и музыка. В одном из писем брату по возвращении на Родину Георгий Васильевич сообщал: «В менее острые промежутки болезни набрасываю мысли о Моцарте и других музыкальных вопросах в связи с твоими письмами. Вытащил на свет божий висбаденские записки». Георгий Васильевич завершал начатую ранее работу о творчестве великого австрийского композитора. Через всю жизнь Чичерин пронес любовь к его музыке. «Для меня Моцарт был лучшим другом и товарищем всей жизни,— говорил он,— я ее прожил с ним, самым сложным и тонким, самым синтетическим из всех композиторов, стоявшим на вышке мировой истории, на перекрестке исторических течений и влияний».
Теперь, когда Чичерин был тяжело болен, когда не мог заниматься активной дипломатической работой, музыка Моцарта стала для него своеобразным источником жизненных сил.
