Для резки заготовленного металла существовали простейшие стуловые ножницы, приводившиеся в движение длинным рычагом. Но и эти примитивные ножницы постоянно ломались и выходили из строя. Приходилось резать вручную болванки сечением до 100– 150 миллиметров. Ежедневно 8–10 рабочих в кровь раздирали руки, мучаясь над металлическими болванками. Начальство это совсем не беспокоило: новую, более усовершенствованную машину не ставили, ручной труд для Лензото был выгоднее, чем машинный.
С 1910 г. все крупные прииски начали постепенно электрифицировать: на самых золотоносных шахтах появились электроподъемники, кое-где осветили казармы рабочих. Феодосиевский же прииск к этому временя был почти полностью электрифицирован. Все это потребовало и увеличения штатов разного рода специалистов, как-то: вахтовых слесарей для работы на электроподъемниках, монтеров в шахтах для обслуживания верховых электроустановок и наблюдения за освещением в казармах. Здесь тоже было занято до 30–50 слесарей и рабочих других специальностей.
Наконец, перед 1912 г. Лензото отказалось от ручного рытья разведочных шурфов, перейдя на бурение скважин при помощи машин. К этому времени на прииски было завезено около 20 заграничных бурильных станков. Таким образом, по бурению работали тоже 40–50 разных специалистов: слесарей, механиков, кочегаров, кузнецов и те рабочие, которые хорошо знали залегание золота в тайге.
Всего на различных работах в механических мастерских трудилось около 250 человек. Это были наиболее передовые, развитые и культурные рабочие Ленских приисков. Они впоследствии и сыграли значительную роль в забастовке 1912 г.
Производственные помещения мастерских, хотя и не старые, были очень плохи: низкие, без фундаментов, с маленькими подслеповатыми окнами, отчего внутри было совсем темно, душно, сыро и грязно. Еще хуже были жилищные условия. Жилых бараков было пять – низкие, длинные здания, почерневшие от времени и вросшие в землю.
Рядом с механической мастерской находился барак № 5, называвшийся «конюшней», так как его переделали из конюшни. Последняя была перенесена в соседнее помещение, за стеной. Там стояли лошади, и оттуда запах навоза постоянно проникал в жилой барак. От времени строение глубоко осело, а плохо проконопаченные мхом стены подгнили; местами щели в стенах были заткнуты разным тряпьем.
Внутри это помещение было разгорожено на меленькие каморки, бывшие ранее стойлами для лошадей. Каморок было 23 и между ними узкий коридор. В каждой каморке было окно и по бокам две койки. В конце коридора тоже было окно. В одной из каморок направо от входа жил слесарь Вязовой. В угловой комнате налево – слесари: Слюсаренко и Зеленко. Напротив их каморки по другую сторону коридорного окна спал я, сделав себе койку из ящиков. Налево от входа в одной из «комнат» помещался Милков.
Другие бараки, где жили рабочие механических мастерских, находились в 100–120 шагах от нашего. Барак № 7 стоял рядом с дорогой, которая называлась Верхней (для сообщения с прииском Феодосиевским), и № 9 – немного далее, на горе. В № 7 жили Годов и Баташев, а в девятом – Будевиц, Подзаходников, Думпе и Розенберг.
Внутреннее расположение во всех этих бараках было одинаковым. Только в других немного почище, чем в бараке-конюшне.
Жизнь в бараке мастеровых была почти такая же, как и во всех приисковых жилых помещениях: теснота, постоянный шум, дым от плиты и курева, запах горелого сала с луком, испарения от белья, одежды, портянок.
Итак, все мы пятеро, приехавшие из Иркутска, стали рабочими Лензото. Баташев, Подзаходников, Слюсаренко и я работали в механической мастерской, а Годов в кузнице. Но скоро Слюсаренко, как наиболее грамотный из нас, по приказу Демута был переведен в материальный склад помощником заведующего. Эта новая служба Слюсаренко была связана с разъездами по всем дистанциям, что нам весьма пригодилось.
Меня Демут перевел на сборку только что привезенных буровых машин. «Старайся хорошо разобраться во взаимодействии частей машины, может, придется на ней работать»,– сказал мне инженер.