Большевистская организация в тайге
Когда мы уезжали на прииски, иркутские товарищи дали нам явку к бодайбинскому учителю из политических ссыльных Льву Григорьевичу Голубкову. «Это свой человек, он будет рад вашему приезду»,– говорили нам на прощанье. И это вполне подтвердилось. Голубков принял нас, как братьев. Благодаря ему мы в полном составе добрались до общественной квартиры бодайбинских ссыльных. Квартира эта тогда помещалась около больницы, в нижнем этаже двухэтажного дома, и состояла из четырех комнат и кухни. В трех комнатах жили местные политические ссыльные, а одна комната метров десяти, коридор и кухня были общественным помещением, где проживали приезжие. Поместили сюда и нас.
Мы прожили в общественной квартире около недели. Надо было определяться на работу, ибо без постоянного места на приисках партийная работа была невозможна. Так как в это время наем на все прииски был уже окончен, то устроиться было трудно. Но нам сказали, что падать духом не следует: слесарей (а мы все были слесарями) в этом году нанято мало и поэтому если мы самостоятельно будем устраиваться на приисках, то нас на работу возьмут. Баташев так и сделал – уехал на прииски. Мы же пока остались в Бодайбо.
Из разговоров с живущими на общественной квартире политическими ссыльными мы немало узнали о положении на приисках, бодайбинцы подтвердили, что рабочие живут и трудятся в условиях, ничем не отличающихся от крепостнических. Но это нас не испугало, так как все мы повидали уже кое-что в своей жизни. Да приехали мы сюда не за «длинным рублем», не за «фартом». Мы пришли в Витимо-Олекминскую тайгу прежде всего для того, чтобы развернуть активную партийную работу, помочь горнякам раскрыть глаза на окружающий мир, указать пути к выходу из тяжелой жизни. У всех нас было горячее стремление оправдать то доверие, которое нам было оказано Иркутской организацией РСДРП.
В начале мы немного растерялись: во-первых, оказалось не так-то просто устроиться на прииски, а значит, и иметь общение с рабочей массой; во-вторых, политические ссыльные, в массе своей настроенные ликвидаторски, не собирались помогать нам. Мы надеялись, что эта инертность, нежелание помочь исходят лишь от отдельных ссыльных. Но нас ждало горькое разочарование. Когда мы обратились со своими недоуменными вопросами к Голубкову, то получили от него еще более неутешительные сведения: узнали, что революционная агитация среди рабочих не ведется, несмотря на то что и на приисках, и в Бодайбо партийные силы для этого имеются. Голубков сам этим возмущался. А кое-кто из бодайбинцев, знакомых с положением на приисках, предупреждал нас: «Вы, если попадете на прииски, то немало встретите разных «социалистов», которые забыли даже, что значит это слово». Находились и такие, которые откровенно возмущались:
– Да как же можно развертывать партийную работу здесь. Ведь, если исправник Галкин узнает об этом, он сразу же прихлопнет всю нашу общественную работу: закроет общественную квартиру, библиотеку, кассу взаимопомощи. Теперь хоть изредка у нас происходят собрания всей колонии политических ссыльных и по фракциям, а тогда и этого не будет.
Мы все же решились созвать собрание политических ссыльных. «Ведь не все,– думалось нам,– так мирно настроены, как некоторые из бодайбинских ссыльных обывателей».
В скором времени в общественной бане, содержавшейся ссыльным Яблонским, состоялось конспиративное собрание политических ссыльных, которые считали себя социал-демократами. Помещение было битком набито, присутствовало человек тридцать.
Я и теперь думаю, что такое социал-демократическое собрание было единственным в своем роде. Представьте себе примитивное, полное пара помещение бани, капающая с потолка вода, голые социал-демократы, сидящие (очень мало) и стоящие (очень много) с шайками в руках и жарко ведующие прения. Обсуждали один вопрос – о партийной работе на приисках.
Докладчик Голубков, социал-демократ с конца 90-х годов, горячо доказывал бодайбинцам, что надо идти на прииски, до которых «рукой подать», помочь рабочим подняться на борьбу с его врагами – самодержавием и капитализмом.