Впереди крутой лед с островками заливных скал. Лед натечный, он плохо держит кошки, совсем не держит ледовых крючьев, и в нем очень плохо вырубать ступеньки – натечный лед как стекло, в нем нет вязкости, как в глетчерном, и он скалывается линзами.
Первым выходит Ким. Он должен подняться метров пятнадцать по льду до скального острова и там поискать пути – то ли по скалам, то ли по льду в обход острова. Я довольно паршиво стою на остром ледовом гребешке и страхую Кима через скальный крюк с карабином. Он быстро поднимается по льду на передних зубьях кошек. В правой руке у него айсбайль, в левой – крюк. Ким цепляется за лед не только кошками, но еще клювом айсбайля и ледовым крюком. Вот он добрался до низких обледенелых скал, но зацепиться не за что – скалы заглажены и зализаны. Он судорожно ищет хоть какую-нибудь трещину, но не находит. Наконец, балансируя, Ким тянется рукой к заднему карману, где у него молоток. Мы ждем. Ким долго выстукивает скалу, словно доктор больного. Ноги у него дрожат. Раздается звук забиваемого крюка, но звук глухой, он не сулит ничего хорошего. Ким оборачивается ко мне.
– Саныч, крюк ненадежный. По скалам не пройти, я иду в обход.
Он и так уже ушел слишком далеко от моего крюка, а теперь Ким обходит скалу и скрывается за ней. Веревка медленно ползет вверх. Время тянется нестерпимо долго. Кима не слышно. Крючьев он не бьет. Потребовать от него, чтобы он забил еще крюк, – значит только помешать ему, ведь Киму виднее. Допущен просчет, нарушены правила страховки.
– Ким! – кричу я. – Веревки осталось пять метров!
Ким молчит, веревка медленно ползет к нему,
– Ким, веревки два метра! Опять молчание.
– Ким, веревка вся!
В ответ чуть слышно раздается какой-то хриплый голос Кима:
– Саныч, тут плохо... Подойди.
Если уж Ким говорит, значит, так и есть. Очевидно, ему надо еще немного веревки, чтобы дойти до спокойного места. Но как я могу подойти?! Это значит снять страховку с моего крюка и заодно самостраховку. Это значит, что вся страховка Кима – плохо забитый крюк. Это значит, что в случае его срыва мы летим с ним вместе на глубину пятисот метров.
– Саныч, подойди! – хрипит Ким. – Два метра. Я снимаю карабин с крюка.
– Иду!
Но не успел я сделать и нескольких шагов, как наверху заскребло, и я увидел летящего вниз головой Кима. Все, что произошло дальше, длилось не больше секунды. Эту секунду я стоял неподвижно. Но мысль моя работала с такой быстротой, что я успел принять решение: как только вырвется крюк, прыгнуть по ту сторону ледового гребешка, на котором я недавно стоял. Может быть, веревка вопьется в лед. Я успел пожалеть, что не видел склона по ту сторону гребешка и поэтому не знаю теперь, далеко ли мне лететь, если веревка разорвется на перегибе. Я успел заметить, что у меня нет запаса веревки и я не смогу протравить ее, чтобы самортизировать рывок. И, кроме этого, у меня осталось еще: время на то, чтобы ждать, когда вырвется плохо забитый крюк.
Но крюк не вырвался. Капроновая веревка растянулась, словно резина. Ким полетел мимо меня и потом, как мячик, подскочил вверх. При этом меня так дернуло, что я едва удержался на ногах.
Ким болтался на ледовом склоне чуть ниже меня. Натянутая веревка не давала мне подойти к нему. Ким тихонько стонал.
– Ким, не шевелись! – крикнул Мешков. Он все видел и понял, что крюк еще может вылететь, если его расшатывать. Володя быстро подходил к Киму, Костя налаживал ему страховку через выступ.
– Что у тебя? – строго спросил Володя, наклонившись над Кимом.
– Не пойму, – простонал Ким, – бок, кажется, правый.
– Ноги целы? Пошевели ногами.
– Целы вроде.
– Давай попробуем встать. Саныч, смотри! – крикнул он мне.